На двери – свастика. А под свастикой – традиционный фашистский лозунг. Час пик, вагон метро забит под завязку: студенты, пенсионеры, военные – всякие. И хоть бы кто обратил внимание, возмутился. Нет, все спокойны. Взгляды безразлично скользят по мрачным, но привычным символам, и дальше – по рекламным плакатам и схеме метро. Я зажмуриваюсь, мысленно перематываю пленку времени назад, всего на несколько часов – и оказываюсь дома. По кухне шаркает бабушка в своих смешных меховых тапочках. Здесь она полновластный хозяин: бубнит «Эхо Москвы», на стуле – плед, на столе – заботливо заготовленные газеты и очки в старомодной оправе. Бабушка наливает мне чай и рассказывает.
Москву бомбят, голод, холод, дом пуст, где семья – неизвестно. В кармане у бабушки только драгоценная головка сахара, таких теперь уж не делают. И зацепка: далекий город Ульяновск, где живут родственники. «Но это уже совсем другая история», – говорит бабушка и задумывается. Я беру ее за руку, сухую, как ветошь… и открываю глаза. Мы проезжаем «Маяковскую». Когда-то эта станция была бомбоубежищем, но никто этого, видимо, уже не помнит. И вот теперь – свастика на двери…
Резким движением я сдираю ненавистную бумажку и выхожу из вагона. Стою на платформе и смотрю на отъезжающий поезд. Никто как будто и не заметил ничего, только немолодой офицер в форме, оставшийся за дверями, заливается краской. Он понял.