Они любят приезжать сюда ночью. Пьют пиво. В свете фар, особенно под проливным дождем, когда не видно, где его начало и конец, он кажется еще больше, еще загадочнее, еще абсурднее. Наверное, это можно списать на тоску по цивилизации. Во хмелю — и при желании — здесь легко ощутить себя на железнодорожном вокзале. Сейчас, уже вот-вот, объявят посадку, и они уедут отсюда навсегда.

 

Нарьян-Мар — это на краю земли, точнее — на краю тундры. Дальше только Баренцево море и Ледовитый океан. Сюда нельзя приехать по шоссе, потому что шоссе здесь нет; сюда нельзя добраться по железной дороге, потому что ее тоже нет. Сюда только по воздуху или, летом, по реке, но на это почти никто не отваживается.

 

Местные жители — почти сплошь приезжие, ставшие местными. Они говорят, что любят эти места, теперь уже родные. И дают объявления в газеты, в надежде обменять свою квартиру в деревянном бараке на приличное жилье в средней полосе. Вздыхая, говорят, что жить здесь трудно, «но Север затягивает».

 

Затягивает не только людей: как-то давно в окрестности Нарьян-Мара затянуло целый железнодорожный состав вместе с куском железной дороги. Так и стоит этот посередь тундры. Неизвестно откуда. Непонятно зачем.

…Вот оно: сотня метров железнодорожного полотна без начала и конца, и пять сцепленных меж собой вагонов. Грузовая платформа, за ней какой-то огромный сейф на колесах, видимо, почтовый вагон, дальше опять платформа и две тюремного вида теплушки. А вокруг — только реденький перелесок, переходящий в тундру. Песок, сопки, цветастый, если не под снегом, мох... И поезд без паровоза. Кругом, насколько хватает глаз, никаких признаков цивилизации. К поезду ведет меж кустов едва заметная «полноприводная» дорога, знают о которой лишь некоторые нарьян-марские таксисты, всего-то километров шесть от города.

 

Никто в Нарьян-Маре не помнит, откуда он взялся. Кто и знал, постарался скорее забыть. Настоящая история его появления наверняка была связана с какой-нибудь советской утопией вроде поворота рек, с очередным волюнтаристским проектом, внезапно оборвавшимся на предпоследней стадии…

Старики-ненцы рассказывают что-то о том, как из морского порта, сняв в баржи, почти год перебрасывали за город несколько вагонов. Рельсов в Нарьян-Маре нет, с собой тоже привезли всего-ничего, поэтому пришлось перекладывать их сзади наперед и так двигать состав. Но даже старики не помнят, почему вагонов именно пять, почему они такие, что на них было, и главное — зачем в заполярный город, где никогда не было и никогда не будет железной дороги, гнать этот состав. Интересно еще, что если бы его продолжали двигать — то непонятно куда, потому что впереди, по ходу движения — тоже ничего, пустота. Тундра на тысячи километров.

 

Никто не обозревал эти места из окна поезда. Зато при желании можно полюбоваться тундрой с высоты теплушки, если вскарабкаться на нее. Никто и никогда не ходил в тундре по шпалам. Здесь можно, правда, рельсы обрезаны почти вровень с вагонами.

Поезд никогда не фигурирует в милицейских сводках, вокруг него нет окурков или пустых бутылок, кострищ — вообще нет мусора, хотя в целом город и его окрестности изрядно загажены. Сюда, конечно, не приезжают семьями, с детьми и гитарами, не сидят по вечерам парочки с мороженым и ветками, чтоб отгонять злющих комаров размером с кулак. Сюда приезжают как-то больше помолчать, побыть с самим собой, подумать о странностях бытия.

 

К этому, впрочем, располагает и сам Нарьян-Мар. Город, рядом с которым — в несуществующем ныне Пустозерске — пятьсот лет назад сожгли протопопа Аввакума, и где нет даже нормального краеведческого музея. Город, где построен самый северный православный храм на материковой части России, но храм этот уже много закрыт для прихожан. Город, где самая высокая средняя заработная плата в стране, но при этом пять шестых населения живет в бараках, где все жалуются на жизнь, а летом дружно выезжают на курорты. Город, в котором трудно купить штопор, но легко — «Мерседес». Где полно оленей — и нет оленьего мяса. Где у каждого второго есть машина, но нет асфальта. Город, где нет железной дороги, но есть поезд, который никуда никого и никогда не увезет.