На факультете журналистики Московского университета начала работу учебная студия «Re:Акции». На следующее после начала работы занятие Саша Овчаренко и Станислав Георгиевич Гудков позвали меня. Для официальной презентации газеты и связи студии с нею, так сказать. В аудитории собралось семь или восемь барышень (по причине волнения — а оно было, о! — все было как бы чуть в расфокусе). Сто процентов прекрасного пола! Для современного журфака не удивительно, но все равно бросалось в глаза.

Началась пресс-конференция с важным мной, для кого-то из студенток — возможно, первая в жизни. После моей горячей филиппики, направленной против возмущающих меня пассивности, цинизма и дурновкусия новой поросли журналистов, поднимающейся во вредоносных условиях свободы слова, рыночных отношений и Интернета, перешли к вопросам и ответам.

Студентки, очевидно, подготовились. Не то чтобы вопросы обрушились как цунами, но их было много. И один застал меня врасплох. Совсем простой вопрос.

Одна из барышень спросила: «Если бы у вас был двадцать пятый час, на что бы вы его потратили?»

Казалось бы — что такого, правда? Вопрос, очень близкий к заурядным f. a. q. на любой случай. И ответы разных известных и часто интересных людей на такие подобные вопросы я слышал или читал, но не запоминал никогда, потому что ответы были, как и вопросы, дежурные. Но я-то не поп-звезда, и домашних заготовок для журналистов, даже начинающих, у меня нет.

Пришлось думать.

С одной стороны, времени, конечно, не хватает. Книги прочно перешли в формат ­аудио, чтобы достигать меня хотя бы в автомобиле; отчаянно страдает от дефицита моего внимания мировой кинематограф; а сколько его, внимания этого, можно было бы уделить прекрасным дамам — они-то способны поглотить любое количество внимания; ну и работы любимой, сколько ни делай, всегда можно еще больше, лучше, ответственнее и, главное, раньше. А уж выспаться как хочется порой… знают все.

Но. Фантазия о том, что в сутках вдруг стало бы двадцать пять часов, неожиданно приводит в тупик. Не стоит объяснять, как глупо пытаться отвести час на чтение или пытаться за него посмотреть «Парфюмера», или отключиться в сон по какой-нибудь шарлатанской системе. Даже думать не хочется о хронометрированном свидании.

А работа?

У работы журналиста есть две особенности. Первая — журналисты работают в каком-либо временном цикле. Сотрудники толстых глянцевых журналов — в ежемесячном, корреспонденты солидных газет типа «Коммерсанта» или «Известий» — в ежедневном, мы в «Re:Акции» — в еженедельном. Удивительно, но факт: увеличение продолжительности суток на час ведет не к ускорению работы, а всего лишь к увеличению продолжительности самого цикла. То есть при 24-часовых сутках от старта до финиша в «Re:Акции» проходит 168 часов, а при 25-часовых проходило бы 175. Математики меня поймут. Но и это не все. За эти дополнительные часы в мире происходили бы дополнительные события и происшествия, создавая так называемые информационные поводы, то есть собственно предмет работы журналиста. То есть объем работы журналиста с увеличением продолжительности суток возрастал бы даже не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Можно было бы сказать, что я готов работать еще на час в сутки больше, но… уж больно часто не приносят радости эти самые информповоды.

Поэтому, обрушься на меня этот самый 25-й час, наверное, пришлось бы мне искать какое-то новое двадцать пятое дело для него. И продолжать недосыпать, недочитывать, недосматривать, недодвадцатьпятывать в нынешнем приятно-безумном ритме. Чем и отправляюсь заниматься, оставляя тебя, дорогой читатель, наедине с очередным плодом нашего общего реакционного труда.