Для того чтобы встретить друга детства, я готова на многое.
А именно – встать рано темным зимним утром и сонным съеженным-въеженным телом
потащиться на Ярославский вокзал.
Когда я все-таки решусь погреться в универмаге «Московский» и буду покупать тушь,
вот как раз в это самое время моя Веруня будет искать меня глазами на перроне и
не найдет.
И конечно подумает, что я сволочь, что в Москве уже совсем стала, и что…
…и вот на этих ее мыслях я появлюсь перед ней, обниму и скажу:
«Мадам, вы не меня ждете?»
А она в ответ: «Почему ты без шапки?»
Мы познакомились, когда нам было три года.
Веруня – это напоминание о том, что все было, есть и будет хорошо.
С ней мы играли одними и теми же куклами, дружили с одними и теми же людьми, то есть детьми, нас воспитывала одна Анна Алексеевна, мы пили какао из одной кастрюли, у нас была одна и та же дорога в детский сад, школу, домой и
над нами было одно и то же небо.
Веруня показала мне Большую Медведицу, у нее всегда был компот из морошки, и это она поставила меня на лыжи.
То есть вы понимаете, кто ко мне приехал.
Гляжу в нее, чтобы увидеть себя.
Или вспомнить
через вечную зиму, через полярные ночи, когда солнце не встает и полярные дни, когда солнце не садится, через наши окна.
В ее доме жить было престижно. В нем был магазин «сокИводы».
По дороге из детского сада «Почемучка» все дети обязательно за дом до Веруниного начинали стонать своим мамам: «Как пить хочется, ой как хочется пить».
Между березовым и томатным выбирали, конечно, томатный. К нему прилагалась алюминиевая ложка в граненом стакане с промокшей солью – одна на всех.
На том же обратном пути с довольными томатными усами на губах можно было встретить у гастронома настоящих выносливых, спокойных и очень красивых оленей в упряжке, с санями, а в них представителей коренного населения Заполярья – народа коми (называли они себя исключительным словом «комики»). Они обычно ели сырое, прихваченное морозом мясо-строганину, запивали водкой и не буянили.
Так получилось, что мы с Веруней обладаем воспитанным с детства терпеливым характером. Это качество досталось нам от жуткого климата. Мы с ней переносили морозы до -50. -45 было нормой. И мы ехали в бассейн на тренировку, ждали автобус № 10, возвращались. В детстве нам под шерстяной шарф подкладывали платок, чтобы не кололо, оставались одни глаза. Шарф от дыхания через десять выдохов покрывался инеем, так же, как ресницы, от чего моргание замедлялось. В варежки нам засовывали маленькую металлическую грелку, похожую на зажигалку «Zippo». Это техническое достижение мы оценивали выше других. Отмораживалась только переносица.
Кстати, когда мы подросли, то ни на какие морозы внимания не обращали. Мы рыли «ходы» в сугробах, прыгали с гаражей в сугробы, иногда навсегда оставляя в них обувь. То есть иногда шли домой в одних носках. А йоги так могут? Не помню…
А еще позднее мы ходили зимой на это сладкое слово «дискотека» в одних капроновых колготках. Мы были идиотки.
Веруня возит с собой для меня воспоминания о Димке Цветкове. Он был самый остроумный, добрый и по весне конопатый. «Ну что, Цветков, скоро весна? Где твои веснушки?»
Весна случалась где-то в мае, снег таял к июню, но Цветков отвечать за это не хотел. Ходил всегда с букетом сирени в душе для всех девочек в школе.
…В 17 лет, после выпускного, я стояла у вагона, прощалась.
Родина, в смысле, Вера, меня останавливала:
«Там тебя никто не ждет, никому ты не нужна…»
А я просто морозы не полюбила и северное сияние мне надоело. Одно и то же каждый раз: вспыхивает небо зеленым, красным, голубым и через несколько секунд растворяется… Желаний по этому случаю было загадано столько, сколько звезд над нашими домами. И половина из них свершилась, а для свершения другой половины надо было уехать.
…Если бы меня сейчас спросил, например, афроамериканец под палящим солнцем Африки или Америки: «Ты откуда?» – не знала бы, какой город назвать. Скорее всего, я где-то между,
там, где проходит тире в названии поезда «Воркута – Москва». Но как это афроамериканцу объяснить?
В Воркуте не была лет шесть, поехала, когда надо было паспорт менять, то есть не «по зову души» или сердца... Почувствовала себя Гулливером среди пятиэтажек, не более. И все не так: снесли наши дома, школу, Цветкова нет, его девочки уехали в Иваново, даже коренного народа не видно… И ходы в сугробах не пороешь, и на дискотеку не сходить… «…Затихло все, что пело и боролось…»
…А здесь мне сказали: «Ты мне нужна».
Может, это и есть конец тире?
Веруня уезжает. Стою на перроне в связанной ею шапочке и мерзну при -9, влюбленная в Москву.
Обещаю приехать как-нибудь несмотря ни на что –
туда, где остались дорога, небо и Веруня с моим прошлым в глазах.