У нас была великая эпоха.
Не нужно было пыжиться, подчеркивая ее величие.
Их называли уменьшительно-ласкательными именами: Вася Шукшин, Володя Высоцкий…
А он — Веничка. Последний великий русский писатель. Потом началась совсем другая история…
Издательство «Захаров» приступило к публикации полного литературного наследия Венедикта Ерофеева.
Это стало возможным благодаря сыну писателя — Венедикту Ерофееву-младшему и его жене Галине Ерофеевой. Прервав полуторагодовое молчание,
они согласились дать интервью «Re:Акции».
Венедикт Ерофеев-младший: Первый том записных книжек вышел в издательстве «Захаров» в 2005 году. Второй ожидается со дня на день. Всего будет томов пять-шесть. Мы еще не брались за расшифровку записок последних лет, а там объем очень большой, потому что лишившись в 85-м голоса, Венедикт Васильевич стал гораздо больше писать, чем говорить. Пока ему в 1987 году не достали аппарат искусственного голоса, он два с половиной года фактически только писал. Дневники же вел всю свою жизнь, и если к этому добавить еще и «Записки психопата», то получится очень большой объем…
— Но ведь «Записки психопата» — это произведение художественное, разве можно приравнивать его к записным книжкам?
В.Е.: Да, но писал он его на базе своих дневников. Владимир Муравьев (близкий друг В.В. Ерофеева, готовил для издательства «Вагриус» собрание его сочинений. — Прим. Re:) сказал мне, что это юношеская проба пера, и она не делает чести Веничке. Объясняется это тем, что на Муравьева очень сильно давили. Когда Владимир готовил к печати «Записки психопата», он урезал одну треть, и книга вышла в очень неполном варианте. Издателям не нравилось, что в «Записках…» очень много «похабщины».
— А как насчет поэмы «Москва — Петушки»?
В.Е.: Когда готовились ранние издания «Москва — Петушки», в рукописи не хватало двух последних глав, и они были просто восстановлены Муравьевым по памяти. Только уже после смерти Муравьева в 2001 году был найден печатный текст с правкой, внесенной рукой самого Ерофеева, — это очень ценная вещь! И уже по нему «Москва — Петушки» была издана у «Захарова». Поэтому именно ранние издания грешат неточностями, а наиболее приближенной к оригиналу является книга, вышедшая в издательстве «Захаров».
— А что известно об утерянной или украденной пьесе «Дмитрий Шостакович»?
В.Е.: Я считаю, что «Шостакович» — это миф! Не было его никогда, и никогда Ерофеев его не писал! Он ведь очень любил мистифицировать свою жизнь, и эта якобы пьеса — как раз один из наиболее показательных примеров такой мистификации!
Галина Ерофеева: Неправда, «Шостакович» был! Его теща говорила… Однажды он приехал, и на нем просто лица не было… Сказал: «У меня украли все! И записные книжки, и «Шостаковича»!.. Она ему говорит с издевкой: «Веничка, ты же его не дописал!». Он ответил: «Я дописал». И когда мы стали разбирать записные книжки, то наткнулись на наброски — попытку восстановления произведения, эти наброски мы также собираемся издать — это будет самый последний том. Кое-что из них Венедикт использовал в пьесе «Вальпургиева ночь», а что-то ушло в незаконченную «Фанни Каплан», но совершенно ясно, что это писалось в 1974 — 1975 годах, потому что он ведь практически везде описывает события своей жизни, а это как раз события того периода. Так что «Шостакович» был, и Веничка его действительно то ли где-то забыл, то ли у него, у пьяного, все это действительно украли в электричке!
— К вопросу о мистификациях: в прижизненных интервью Ерофееву иногда приводили его же собственные слова, а он заявлял, что в жизни этого не говорил. Возможно такое?
В.Е.: Да конечно! Ерофееву сплошь и рядом приписывали слова, которых он не говорил да и сказать не мог! Вот например, незаконченная пьеса «Фанни Каплан»… Есть свидетельства, что когда Ерофеев умер, его душевнобольная вдова Галина Носова заявила: «Наконец-то я допишу «Фанни Каплан»! И действительно — читаешь и совершенно явно чувствуешь: что-то не то! Ну не мог Ерофеев так написать! Мы нашли рукопись этой пьесы и будем публиковать только то, за что мы можем ручаться как за написанное самим Веничкой.
— А доводилось ли Веничке самому лежать в психушке?
В.Е.: А как же! Он лежал в Кащенко — сейчас больница имени Алексеева — и очень много, кстати, оттуда записей дневниковых. Участковый его регулярно, начиная с 80-го года, отправлял на принудительное лечение за пьянство и тунеядство, а потом уже Носова его вытаскивала. Да и врачи все понимали... Например, такая запись в записной книжке: «Допустим, у меня белая горячка, но почему же мне тогда дали бритву и разрешили побриться?!».
— Кстати, высказывания Венедикта Васильевича относительно советской власти подчас противоречивы. Допустим, в одном интервью он говорит: «Я свою власть готов любить за все», а в другом: «Умру, но никогда не пойму этих скотов!»...
В.Е.: Ну, про «скотов» — это когда его не выпустили во Францию, где ему могли сделать операцию на горле, а так никакого противоречия! Он ведь ничего другого и не ожидал от этой власти! Он прекрасно понимал, что не выпустят — за это и любил! За постоянство! А раз любил, то волен был называть «скотами» — это Венедикт Васильевич во всей красе! Я думаю, сейчас бы ему жилось намного поганей…
— Ерофееву стоит памятник в Москве на площади Борьбы, как он вам?
В.Е.: Я езжу туда примерно раз в полгода и застаю картину с каждым разом все более отвратную: молодежь, упившаяся до блевоты, мат-перемат — пошлятина и больше ничего. Я с сыном своим, внуком Венедикта Васильевича, поехал туда однажды и говорю: «Мы с тобой к дедушке приехали!». А он потрогал памятник и говорит: «Папа, а почему дедушка холодный?».
— А вы сами-то, Венедикт Венедиктович, не пытались браться за перо?
В.Е.: Я думал, ты будешь пооригинальней и этот дурацкий вопрос не задашь! Заявляю: на мне природа отсыпается!
— Веничка вообще занимался вашим воспитанием?
В.Е.: Воспитанием как таковым — нет. Книг, правда, много привозил. И даже читать не заставлял, было достаточно одного его взгляда, чтобы я полез на печку и взялся за книгу! Но, наверное, он уже тогда заметил, что из меня ни хрена выдающегося не выйдет, и рукой махнул. Он довольно рано от нас с матерью уехал и приезжал раз в три месяца, в полгода...
— Насколько вы чувствуете с отцом духовную близость?
В.Е.: Да я его боюсь до сих пор! Он всегда как некий жандарм надо мною! Очень часто перед тем, как на что-то решиться, я задумываюсь: а как бы батюшка к этому отнесся? Я даже, когда мы выпивали с ним, боялся перебрать, чтобы ахинею не нести.
— А он сам не нес?
В.Е.: Да боже упаси! Ему даже и следить за этим не нужно было, просто человек настолько интеллигентен, настолько начитан был, что это было исключено!
— Что он больше всего не любил в людях?
В.Е.: На дух не переносил пошлости. Если замечал это, то моментально отстранялся, и было достаточно взгляда или жеста Венедикта Васильевича, чтобы этот человек замолчал или ушел. К нему ведь, когда слава его началась в 1987 — 1988 годах, поперло такое немыслимое количество всевозможной шушеры! Публика сидела очень разномастная... Пили и несли такую ахинею, что ему очень тягостно было все это выносить.
— Перед второй операцией он сделал запись в дневнике: «Вокруг все цветет, а я иду под нож!». Боялся ли Веничка смерти?
В.Е.: Скорее, он боялся не смерти, а боли... Да и вообще, Ерофеев до самого последнего момента был совершенно уверен, что он еще поживет и поживет немало, бросьте! И кстати, если бы Ерофеева тогда наше правительство выпустило во Францию, то вполне возможно, что так бы оно и вышло...
Ну естественно, пил... Но у него это было примерно так: «Мы пили-пили, чтобы привести голову в ясность!». По воскресеньям, после недельных пьянок, он, преодолевая отходняк, с удвоенной энергией, с гораздо большим интересом и энтузиазмом хватался за книги, за музыку, что-то неистово писал, и так до очередного запоя. Ему нужна была эта жизнь волнами, нужно было время от времени воскресать, чтобы начинать с чистого листа. Конечно же, это продолжаться вечно не могло, и в последние годы, когда он уже был смертельно болен и сам знал это, он в подпитии становился таким, каким раньше не был — агрессивным, озлобленным, и пьянел моментально... Но в этом виновата болезнь — рак горла. Да и дома не было покоя: жена — душевнобольной человек! Например, он ее однажды, 10 января, отправил за корвалолом в аптеку, а она вернулась под вечер, принесла кем-то выброшенную елку и заявила, что елка — лучшее средство от всех болезней…
— В настоящее время есть интерес к поэме «Москва — Петушки»?
В.Е.: Ерофеева сейчас пытаются читать многие, но врут!.. Вот есть диск «Die Reise nach Petuschki» — немцы нам прислали... Голландская группа De Kift тоже выпустила диск: сами написали тексты, говорят, офигенная популярность у них в Голландии. Мы смотрели это на видео, но, знаешь, все так элементарненько: железнодорожные пути, электрички, полоумные мужики какие-то, костер, водка...
— Вообще, как вы думаете, понимают ли на Западе «Москву — Петушки»?
В.Е.: Я думаю, никто, кроме славян, не может прочувствовать эту поэму. У америкосов — какие бы у них не были миллионные бюджеты и актеры — не будет души в фильме! Я даже не рассчитываю, что русские сейчас что-то хорошее сделают. Уже ведь все, что можно, поставили: «Доктор Живаго», допустим… Почему бы не взяться за «Петушки»? А потому, что сложно страшно! Попробуйте! Попробуйте сделать так, чтобы это было хотя бы не хуже, чем на бумаге! Слабо?
НАДО СОЗДАВАТЬ ДЕТСКИЙ ГУСЕНИЧНЫЙ ТРАНСПОРТ И ДЕТСКИЕ НААСПИННЫЕ ЛЕТАТЕЛЬНЫЕ ДВИГАТЕЛИ.